Воспоминания Лии Платоновны Глазачевой, 1920 г.р., дочери иерея Платона Глазачева, последнего пудожского священника, репрессированного и расстрелянного в 1937 г.
Записано отцом Аркадием Шлыковым 29 сентября 2003 г.
На фотографии - Ольга Федоровна Граф, директор детского дома в д. Заозерье
- Ну, учителем-то я стала в 41-м году, 15-го августа. Даже не успели госэкзаменов сдать. Последний экзамен у нас по истории партии, - началась война. И тогда же это оперативно все было, всю комиссию сразу на фронт. Не на фронт, а по мобилизации, в военкомат. Объявление: “Экзамены отменяются. Зайдите после войны, она скоро закончится.” Ну и все, значит. Пока мы там оформляли документы в Петрозаводске, уже начали Петрозаводск бомбить. Документы получили, справочки, что (это был двухгодичный учительский институт – 2 года): право преподавать в 5-7ых классах. Но мне надо было побыстрее работать, чтобы содержать уже маму (папы уже не было ведь). Поэтому: “Вот, ну куда Вы поедете?” – “Да уж куда, в свой Пудож, конечно. Где родилась, туда и поеду.” Вот, получила направление в Кривецкую школу, 15 августа явиться. 15 августа приехала я туда, мужчин уже там не было. Все уже были мобилизованы, одни женщины там были. Поэтому школа не была готова к учебному году. Запас, который был с прошлого года, там, тетради, ручки, и это все… 1 сентября мы начали нормально учебный год. А к половине, к октябрю месяцу у нас уже на исходе были, и мел на исходе, и там чернил уже не хватало, и с тетрадями было плохо. Но тем не менее, как-то еще тянулись. Первую четверть так более или менее протянулись, а вторую четверть уже приходилось изготовлять чернила из свеклы. Уже исчезли тетрадочки, и мы писали на газетках между буковками. Многие уже ребята эвакуировались, часть, большие семьи оттуда. А к нам поступило пополнение из Заонежья, вот и приехали карелы из северных районов: они ничего по-русски, мы ничего по-карельски. А так как Кривцы это был перевалочный пункт, вот, ребята стали ходить в школу. Ну, хоть сидели на уроках. Понимать не понимали, но слушать – слушали. И в декабре школу закрыли, - нужно было помещение под эвакуированных, их столько много накопилось на Каргополь. Надо было перевозить, транспорта не было. И мы, учителя, дежурили в сельском совете, кто проезжал мимо Кривец, должны являться в сельский совет, получать разрешение на переезд через Водлу (зимой это было) и забирать, - если это идут пустые дровни, сани еще не заняты, — значит, какую-то семью эвакуированную надо было везти на Каргополь, туда, чтобы переправлять дальше. И так прошел весь 42-ой год, а летом сорок второго меня перевели уже в Пудож. Школа уже там закрыта вообще была. И такая должность была – ответственный по сбору ягод и грибов в районо. Каждая школа во время войны имела такое задание: собрать на каждого ребенка по 10 кг ягод, по 10 кг грибов. Выходили всей мы школой, собирали вот это, сдавали туда: и на фронт шло, и на питание чтоб в детские сады, больницы – грибы и ягоды. Вот такое задание было. И начинали, когда учиться, в сентябре месяце, тоже все равно ходили и собирали ягоды, грибы, колоски там собирали. Общее задание было. Вот, оказалась в этом районе, а потом уже каким-то образом они меня преобразовали в инспектора. Благо, у меня длинные ноги были, ходить пешком могла, ну и начались мои странствия по району. Школа работала у нас. Хотя это и прифронтовая полоса была, но враг от нас был далеко, поэтому только в городе не работали школы. Здесь (неразборчиво) был госпиталь, в той и другой школе. И эвакуирована школа была в Корбозеро. Из Каршева детский дом был эвакуирован в Колодозеро, дошкольный детский дом. Из Семенова детский дом тоже был эвакуирован – по-моему, в Дубово (приписка – Корбозеро) или куда-то там в Колодозеро. Вот, а везде у нас школы работали в районе. Я путешествовала на своих длинных ногах. Пешком, конечно. Это был 42-ой год, мне 22 года тогда было. Я смеюсь, что еще у меня опыта школьного, конечно, не было. Ну что там: полгода по-настоящему поработать пришлось, опыта не было, но тем не менее, я инспектором районо начинала работать. Самое главное – сведения, форму Ж-2 заполнять, отчеты делать, писать, проверять школы: как там, что занимаются, чем занимаются, - уж требования такие были. Ребята голодали ужасно, конечно. Учителя тоже голодали. Я сама тоже голодала. Ну что там – в начале хлеба давали по 300 грамм, хлеба такого тяжелого, сырого. А потом в Кривцах уже стали давать только зерно одно. В городе-то хлеб давали: по 300 грамм хлеба, и прикреплены мы были к спец. столовой, где мы получали в пол-литровые банки суп из капустных листьев. А так перерыва на обед не было, то мы ухитрялись и дело делать, и в то же время перекусить этим супом жидким. Ну вот, закончила я эту работу, открыли Новзимскую школу (вы проезжаете мимо остатков этой школы), вот, где автобаза. Там школьное здание, двухэтажное, хорошее – 7-летняя школа. Специально построили для этих деревень: Новзима, Менево, Ножово, чтоб ребята сюда не ходили: далеко. Ну все равно, и недолго она просуществовала. Вот туда меня назначили в 54-ом году завучем. А в 55-ом году вызывают в районо вместе с Горшковым Иваном Петровичем (он работал тоже в школе, в городской только) и предлагают перейти на работу в детский дом. Его – директором, вносят предложение как тогда. А он говорит: “Я один не поеду. Если Лия Платоновна пойдет туда завучем, то я, значит, поеду с ней.” А мы друг друга давно знали уже. Он из Корбозера сам. Я отказалась, он тоже. Значит, в первый день мы пришли – отказались. Зав районо Татьяна Николаевна Ма(неразб)ш была, она говорит: “Ну, завтра придете на собеседование.” Значит, завтра опять приходим. До работы нас в школах не допускают уже по распоряжению районо. Начинают так обрабатывать. А я только начала в Новзимской школе привыкать работать-то. Все-таки и дом и все тут. Иван Петрович на второй день говорит: “Вы знаете, Лия Платоновна, мне неудобно. Все-таки я коммунист и как это так-вот отказываю. Вы-то еще не коммунист, так вам-то ладно, а я-то коммунист – мне неудобно. Ну уж поддержите вы меня. Давайте, соглашайтесь.” - “Нет,” -я говорю, - “Иван Петрович, нет, я знаю, что такое детский дом,” хотя и не знала, что это такое. А в районе говорят: “Ну хорошо, ладно, тогда завтра вы поедете в Петрозаводск на прием к министру просвещения.” - “Во, - я говорю, - еще туда ехать”. Иван Петрович взмолился: “Лия Платоновна, да Вы что. Давайте, неужели мы поедем с Вами туда в Петрозаводск. Что мы им дети, что ли? Да мы поработаем сколько можем и уйдем оттуда.” - “Ой, - думаю, - да, Господи, что же делать-то?”
Приходим в районо на следующий день. Иван Петрович говорит: “Мы согласны.” Мне уже неудобно говорить, что я-то еще не согласилась. Ну, согласны. Значит, вот в 55-м годы мы попали с ним в детский дом. Там директор был – сняли почему-то эту женщину. Завуча не было или что уже не помню. Ну, в общем, угодили мы с ним в тот детский дом, туда. Ребят мы не знаем, конечно: ни он, ни я. А часть ребят уже прибыла в детский дом этот из Семеновского детского дома. А Семеновский детский дом находился в Семенове рядом с лагерем заключенных – в основном, уголовников. Окна выходили на лагерный двор там. И ребята там привезли оттуда всю литературу эту лагерную. Да чего только не знали. Им же интересно было наблюдать, этим ребятам, как ведут себя лагерники. Это все было видно в окнах там. И общались они с ними. В общем, ребята с крепкими матюгами были. И когда мы пришли с Иваном Петровичем, как сейчас помню, на следующий день – никого ребят нет. Звонок из школы: “Ваших ребят нет в школе”. Мы говорим: “Мы их еще не видели”. Пошли мы с ним по классам, по спальным. И вот тут потом мы с ним смеялись, заходим, и даже у нас не было как-то в уме, что посмотреть, куда, где это. Мы смотрим на кровати – на кроватях два-три человека, больше нигде никого нет. Оказалось: кто под кроватями, кто на печке, а маленький мальчишка какой-то в печку даже забрался туда. Ну всех этих, кого мы видели, отправили все-таки. А один такой Каршев был – вцепился в кровать, ни в какую… Мы решили силу применить. Как это: директор и завуч и не могут с этим справиться. Иван Петрович его значит потащил, так за руки взял, хотел отцепить руки от кровати – он его укусил… Но все-таки мы с ним справились – Каршева этого мы в школу двое повели, двое повели. Ой, как мы собирали ребят туда. Потом провели линейку, все это, познакомились так. Потихонечку они стали как бы так ближе, ближе. Часто они собирались ко мне в воспитательскую – я их не прогоняла, ничего. Думаю, пусть пока пообтешутся около меня. “Что Вы делаете? Чем Вы занимаетесь?” – им интересно это было. Какие-то диковатые такие были ребятишечки. В основном, это были родительские дети, конечно. Отцы были на фронте, матери не могли содержать. У некоторых было по двое, по трое. Или больные были, или уже сироты. Умерла мать, погиб отец. Так что это вообще-то они семейные были ребята. С ними легче было ладить.
Неделю, наверное, мы попривыкали. Ничего так: более или менее. Потом обошлось все. В школу ходили тут, чаще и с ними общались, говорили все это. Но я никогда не думала, что кто-то из них может воровать. Даже и в уме это не приходило: в школе-то всегда все оставалось. И тут ч получила первую заработную плату, в своей воспитательской мне было отведено место – сумка, в сумке эти деньги. И я всегда уходила – надо было и в группы зайти и все это. И когда идти домой – сумочку я открыла: у меня денег нет. Все снято полностью. “Иван Петрович, вот так и так”. Он говорит: “Что делать? В милицию заявлять? Нет, давайте не будем, давайте линейку проведем”.
Провели линейку. Вот, я сказала: “Так и так, ребята. Вот, мы с вами пришли работать. Как будто у нас все налаживалось, а, вот, нашлись не совсем честные ребята. Они взяли у меня, что у меня было заработано. А я живу с мамой, живем мы только на мои деньги, на мою зарплату. Я думаю тот, кто взял – мне эти деньги вернет…” А вечером пошла я где спальни были, завернула в окно и вижу, что через забор, к забору детского дома подъехала машина, и с этой машины бросают наш сад какие-то коробки. И как это у меня сразу в голове: “Надо ребят сюда.” Я говорю: “Ребята, быстро сюда к окну. Давайте наблюдать, что будет. Кто-то что-то украл и бросает в наш сад”. Все к окнам прильнули, так темно, свет-то у нас погашен в спальне. Мы видим все, что там делается. Несколько коробок, больших таких коробок и маленьких, бросили в снег. “Что делать, - они говорят, - Лия Платоновна?” Я говорю: “Когда ни уедут, кто постарше сбегают туда (это зимой было), сбегайте, посмотрите: что там брошено. Значит, где-то что-то с какого-то склада украли, наверное, и бросили сюда, чтобы на следующий день тихонько там забрать”. Так мы и сделали. Все это таинственно, ребята это гуськом туда, мы все к окнам прильнули эти две спальни, смотрим. Они посмотрели, прибежали, говорят: “Там написано “макароны”, “крупа”… ”” Значит, где-то с какого-то магазина, наверное, обчистили этот и решили, что в снегу, зарыли это так все… Ну темно уже. Говорю: “Ребята, завтра вы идете в милицию, так и так. Вот видите, значит, ком-то будет плохо, тяжело…Вот это украли, кто-то должен это возмещать, платить или еще что-то. А, может, он работает одна, а может, она продавец… (в общем, извела все это.) Видите, какие нечестные бывают ребята. Надо с этим бороться”
На следующий день, значит, пять человек отправились в милицию, рассказали все это: что они видели. Милиция приехала, все это осмотрели, поблагодарили ребят за бдительность, собрали линейку опять, значит; и благодарность вынесли за бдительность, за все это. Нашли потом воров, конечно, украли и магазин обчистили…
И, через некоторое время (уже, наверное, больше недели или две прошло) вдруг приходит ко мне мальчик один и говорит: “Лия Платоновна, мы нашли воров, которые взяли Ваши деньги. Они деньги уже издержали.” Я говорю: “Кто они?” “Нет, фамилии мы не скажем. Но больше они этого делать никогда не будут.” Я говорю: “Ну, ладно.” А они: “А как же деньги?” – ‘Так что ж деньги, раз издержали деньги куда-то, там все это.” “Да, они купили конфеты там, они угощали всех нас этими конфетами.” Я говорю: “Нисколько не осталось?” – “Нет, все издержали. Папиросы купили, то и то…” “Ну издержали, так издержали” – я так и не знаю, кто это сделал. Они не сказали: в этом плане они молодцы.
Но потом вот этого Каршева все-таки из детского дома у нас увезли. Приехала замминнистра (Барская такая была). Он в школу ходил очень плохо, всегда приходилось его чуть ли не вести за руки. Она сама попыталась его туда отвести в школу, а он ее на три буквы послал и… Она говорит: “Ну, хорошо.” Значит, уехала она и приказ: его в спецшколу. Для ребят это сразу… Если не можешь себя как следует вести, значит – все пропало. Подействовало на них в общем… Она собрала линейку, пригласила из милиции: милиционера его взяли и его вот этот милиционер повез в спецприемник, так называемый. Вот тут у нас совсем хорошо стало…
Одного я, правда, антипедагогическим методом – воспользовалась. Позвонила мне учительница из школы и говорит: “Лия Платоновна, Ангас на три буквы послал меня. Я ем сказала, чтобы он мне подал дневник. А он: “Иди ты..” И он не извинился. Пошлите его, чтобы он извинился.” Я говорю: “Хорошо.” Я ему говорю: “Костя, так и так…” – “Не пойду.” Я говорю: “Костя, ты нехорошо сделал. Во-первых, она учительница заслуженная, всем уважаемая. Ты – наш воспитанник… Ты пойдешь” – “Не пойду…” Я его схватила за шиворот и поволокла, спустила с лестницы и сказала: “Я буду стоять, пока ты отсюда не уйдешь.” Ну я его туда швырнула к забору прямо. Он побежал, побежал… А потом он мне уже взрослый говорит: “Если бы Вы меня тогда не отправили так, я бы никому не стал подчиняться, в том числе и Вам. Но почувствовал, что у вас сила в руках-то есть, вы мне еще затрещину дадите…” И он пришел, извинился все-таки; скрепя сердцем, извинился… Потом ему благодарность мы вынесли за другие дела уже, похвалили – парень-то неплохой был такой, но сильно разболтанный. Из Семеновского детского дома был. Ну а потом так вот более или менее все уже наладилось, постепенно, это все с большим трудом. Потом привезли нам маленьких ребятишечек из дошкольного (неразб) детского дома. Но это целая трагедия была: маленькие, к своим воспитателям привыкли, остановились в незнакомом доме, один на один, никого нет… Тут я их повела по городу, знакомиться… Целых двадцать человек, наверное, было…
Тут помог нам наш медвежонок. (неразб..) Такой медведь был у нас, подарил кто-то из лесников маленького медвежонка, ну он уже приличный – два годика ему было. Медвеженочек такой. К медведю повели их, познакомились с медведем. Потом в здание другое их поместили, чтобы не так среди взрослых это было тяжело. Ну и те к нам привыкли. Они меня звали мамой, по очереди. Она говорит: “Сегодня мама она моя, а завтра твоя будет мама.” Вот так каждый день я чьей-нибудь мамой была, у этих маленьких ребятишечек. Выросли они все, я их потом выпускала. Встречаемся… Ну когда вот письма всем писали (письмо стоило 3 копейки) – до 50-ти штук я писала, всех поздравляла, а они мне… А теперь-то мы уже… Но мы встречаемся; вот, в Петрозаводске у нас такая есть. Воспитанники детского дома собираются вместе по праздникам; эти воспитанники, которых я с детства с маленького приняла и выпустила. Так что встречи у на бывают. Одна из них приехала мне ремонт делать, вторая здесь, пудожская – вот, все они купили сами: обои, краску… Все это сделали: “Вы только нам не мешайте.” Я говорю: “Не буду.” Вот, спасибо, сделали мне ремонт… И мальчишки приезжают, на юбилей ко мне приезжали. Часть ребят очень хорошо устроилась: молодцы. Кто трудился в детском доме хорошо – те устроились хорошо, машины у них есть, дачи есть. Молодцы, парни… Ну, кто лоботрясом в детском доме – тот такой и остался. Выпивать начал и спился, но сына своего (молодец!) воспитал – сын у него подполковник авиации даже. А говорит: “Я дураком был, так не хотел, чтоб сын таким дураком был. Я не хотел учиться.”
Да, ему бы только на лошадях висеть. У нас две лошади было – о-о, милое дело. Бросит книги – скорее к своим лошадям: чистит, кормит, поедет куда-нибудь, привезет что-нибудь, что-нибудь сделает – все это милое дело…
У нас хорошо было, у нас было большое подсобное хозяйство. Так что ребятам некогда было… Вот, в Журавицах – там у нас все поле: и капусту, и овощи выращивали, и кукурузу. Было предложено; был период, когда нужно всем было это выращивать: у нас тоже кукуруза квадратным низовым способом росла. И сахарная свекла тоже. В основном, конечно, картошка и капуста была. Так это был праздник: мы выезжали детским домом туда садить, и убирать туда опять выезжали детским домом. Там и обедали: в субботу – в воскресенье, в основном. На сенокос выезжали. У нас такой Петтай был, Рональд Андреевич – завхоз. Он с акцентом прибалтийским говорил, он эстонец был. “Бабы-бабы, все пойдете косить.” Это мы воспитатели – все бабы. “Все пойдете косить, всем косить надо, нашим коровам надо сено, нашим коровам надо сено.” Я говорю: “Рональд Андреевич, я не умею.” – “Научишься, научишься.” Но на самом деле научилась тюкать этой косой, тюкать. Ну все-таки немножко получалось. Так что труд помогал нам, очень помогал, сплотил ребят. Они и сейчас вспоминают: “Мы уже привыкли к этому, нам легче было входить в жизнь.” Теперешним ребятам труднее будет. Они барственнее сейчас. У них такая обстановка богатая, у нас – бедность была. Вот, сошьют платье, школьную форму, мальчишкам – серые эти брюки и гимнастерки – и чуть не с 4-го до 8-го класса так они и носят. В этом их и выпускали. Одно ситцевое платьишко еще давали. Все, больше ничего мы не могли им дать. Ботинки, и девочьи, и мальчишечьи ботинки носили. Рукавицы шили сами со старых одеял. Гимнастерки перешивали: от старших к младшим они переходили. Ужасно бедно было, но что нам помогало – вот наше подсобное хозяйство, кормили мы все-таки хорошо. И деньги у нас были на то, чтобы можно было их отправить: и на экскурсию, и в Москву ребята ездили на экскурсию, и вот на юг туда возили детей больных. Никогда не отказывал Алексей Михайлович (прим – Логинов, директор). И костюмы делали, и самодеятельность у нас хорошая была. И много мы ездили по району: выступали много. Елки у нас интересно проходили. И все секретари у нас на праздники приходили всегда, что было приятно, конечно. Им, может, не так уж нравилось, но не отказывали. У нас попечительский совет очень хороший был: директор сплавной конторы Иванов Ермолай Алексеевич, он в партизанском отряде Белорусии сам был. Он всегда к нам приходил и на занятия, и на педсоветы и на елку ребят туда приглашали, и в семьи ребят приглашали. “В знак благодарности, - говорю, - ребята мы должны тоже как-то откликнуться.” Мы, вот, много ездили по району, выступали. У нас хорошая самодеятельность была.
И на наше счастье приехал работать на практику вначале, а потом работать из Института Культуры из Питера – Станислав Иванович такой. Он как свой стал в детском доме: так пришелся ребятам по душе – и мальчишкам, и девчонкам… Такой хор он сделал, трехголосный хор. Единственное, что директора огорчало всегда, что после ужина репетиции проходили. В десять отбой, а мы еще все поем, в этой, в воспитательской. Причем я-то никуда не могла уйти, значит. Трудно ребятам сразу на трехголосие переходить: надо, чтобы кто-то помогал им. Вот он: “Лия Платоновна, Вы будете партию второго голоса петь.” Я пела, значит, партию второго голоса, и девочки, которые должны петь партию второго голоса – они же пели с моего голоса, вот, рядом стояли и они быстрее усваивали, чем если бы он только показывал. Это каждый день он репетировал, это каждый день я тоже оставалась до 10-11 часов (для этих ребят отбой уже был в 11). Я в 12 приходила, мама мне говорила: “Тебе, конечно, больше всех надо. Ты забыла, что у тебя дом есть. Не знаю, где ты там бродишь, что ты там делаешь.” Ну, в общем, так. Ну уж зато, когда мы ездили выступать, так всегда нас принимали очень хорошо. Это ребят тоже очень воспитывало. “Вот видите, - говорю, - как вас тепло принимают. Вы живете за счет вот этих людей, которые тут работают и денежки отчисляют вам, на ваше содержание. Так чем-то хорошим мы должны их порадовать. Вот, давайте.” Ну, они с удовольствием ездили. Тем более, что всегда буханки две хлеба выпишешь, подушечек грамм двести… Обратно едешь – жуешь этот хлеб с этими подушечками. И здорово, и вкусно было, и никакого шоколада не надо было. Молодцы ребята были… У нас и вечера хорошо проходили: фотографии сохранились, очень много фотографий.
- Лия Платоновна, расскажите, во время войны как жили в детских домах, в Колодозере? Сколько их было, кто там был?
- Детские дома… Я туда как инспектор заезжала. Они подчинялись все Министерству Просвещения, эти детские дома, - не районо. Но по пути, раз они учились в наших школах, то заезжала. Вот в Заозерье - я очень хорошо знала Заозерский детский дом – там директором была Ольга Федоровна Граф. Она преподавала рисование и черчение в педучилище. Эвакуирована была сюда со студентами оттуда. Педучилище было эвакуировано в Пудож, но в Пудоже работы ей не было, и вот, ее назначили директором детского дома. Он помещался, это здание детского дома помещалось в лесничестве – это на стороне стоит. Вот здесь были классы для занятий и кабинет директора. А спать они ходили в деревню, последнюю, в Заозерье (?) они и ходили спать. В деревенских домах там человек было пятьдесят, по-моему,
в этом детском доме ребят всего.
- Откуда они были?
- Они, в основном, были из районов Карелии. Эвакуированные откуда-то. Пудожских там не было никого – это все были привезены откуда-то. Детский дом был в Дубове – двухэтажное здание там какого-то богатого купца; торговца, по крайней мере – Майорихины там богатые люди были. Там потом больница в их доме была, с железной крышей дом такой был, крашенный. А это двухэтажное здание, там был детский дом: он, по-моему, из Семеновского детского дома. Тут и наши были; много, конечно, из Карелии. Да и в Пудожском детском доме – не только пудожские ребята, тут мало пудожских-то. А, в основном, из Карелии сюда посылали ребят, из всей Карелии. Отовсюду: из Лоухи, из Кестеньги, кого только здесь не было. Теперь, в Усть-Реке: дошкольный детский дом. Двухэтажное здание – где вот остановка. Здесь был дошкольный детский дом – этот из Каршево был привезен. В Каршеве он был в двух зданиях, тоже двухэтажные здания, тоже каких-то зажиточных крестьян… И детский дом был еще в Корбозере. Там была директором Хуополайнен. Она с ними тоже откуда-то приехала. Ребята то ли из Лахденпохья, то ли откуда-то. После финской войны эти районы перешли к нам, и там тоже был детский дом. Вероятно, их эвакуировали сюда, и они были… Школа семилетняя, а рядом – двухэтажное здание бывшего интерната. Его передали детскому дому. Ребята учились в этих школах… Там тоже человек тридцать. Да, еще детский дом в Куганаволоке был. Там Красикова директором была, такая властная женщина, учительница властная. Майоршей звали ее. А муж ее был директором школы. Здание потом сгорело; все, что было у детского дома, сгорело: и документы, и все… Только детей спасли там. Потом сразу этот детский дом, только освободили районы Карелии – его увезли. Это тоже привозной детский дом был…
Ну, ребятам трудно было, конечно. Хорошо, вот, в Заозерье было хорошее подсобное хозяйство. У Ольги Федоровны столько они овощей выращивали: и свекла, и морковка, и огромные кочаны капусты, и брюква…. Я помню, пришла туда вечером, на занятиях у них была, ужин у них был. На ужин: на первое была картошка, на второе была сладкая брюква пареная и репа пареная… Вот, таким образом…
Вот, занимались ребята с лампами, приходилось… Электричества не было нигде, со свечками занимались. Не знаю, как это бедные ребята переносили. Трудились они очень много, и колхозам помогали. Все ребята из детского дома тоже участвовали. Колхозы им выделяли что-нибудь из картошки, из зерна иногда.
- Какие отношения были с местным населением?
- Нормально относились, нормально. Ребятам только в Колодозере, далеко ведь в школу надо было ходить: с Дубова попробуй-ка оттуда идти, а с Дубовой даже за водой почему-то ходили на озеро. На дровнях огромная была бочка, несколько человек, вот, впрягались в эту бочку и тащили до Дубово. Там не было у ни питьевой воды. Не знаю, почему так. Заозерье тоже ведь ходили на озеро.
- Что дети в школе изучали, как обычно?
- Как обычно, да..
- Хватало ли бумаги, чернил?
- А это снабжала школа. В Колодозере, в основном, ребята с детского дома были: одного, второго, третьего.. Там своих ребят чего-то мало было, начальные классы только. А, вот, старшие классы – в основном, эти. Ну, трудные ребята были, конечно. Надо думать – оторванные от родителей некоторые. Некоторые уже потеряли родителей. У некоторых родители эвакуированы в одну сторону, а ребят привезли в другую сторону… Сколько мне потом приходилось разыскивать тоже: у кого-то мама уже посажена была – разыскивали мы везде ее.
Все почти с характерами были с такими… Но они более воспитанные были, чем теперешние ребята, которые воспитываются в семьях, где лишили родителей прав.
- Как долго там просуществовали детские дома?
- Как только освободили Петрозаводск (это бы 44-ый год), где-то в 45-ом году уже их обратно возвращали в свои места. Здания, где сохранилися, где уже новые здания. У нас, значит, остался только дошкольный детский дом в Каршеве (еще долго был) и потом наш Пудожский детский дом.
- А в Тамбичозере что было?
- В Тамбичозере была начальная школа. Небольшая школа была. Я туда пришла пешком. Иду, ну, сказали – прямо. Прямо так прямо. Иду – уже темно (зимой-то темнеть начало рано). Прихожу, у дороги дом стоит, и женщина рубит дрова. Я поздоровалась, спрашиваю, значит: “Где тут живет учительница?” Ну, думаю, школу чего спрашивать – уже никого нет. Она подошла, говорит: ”Ты откуда?” Я говорю: “Из города.” – “А ты кто?” – все выспросила. Я говорю: “Я, вот, по школам..” – “А учительницу надо?” – “Да” – “А это что у тебя?” - Я говорю: “Жакет” (а у меня меховой такой был жакет – бурундук, из маленьких кусочков, желтый такой с черными полосками) – “Да-а, а где такой зверь-то?” Я говорю: “Да уж где-нибудь есть..” Ну, в общем, пощупала все это. “Так ты где будешь?” – Я говорю: “У учительницы.” Прихожу туда – лампа керосиновая коптит у учительницы. Вот, она чаю согрела. Горячим чаем меня напоила. Картошка была - поела. Она говорит: “Вы только не испугайтесь – где-то, вот, часов в 7 народ сюда придет. Все уже знают, что Вы… встретили кого-нибудь?” – Я говорю: “Первую женщину, вот, она колола…” – “Ну, она всем разнесет, что тут уже пришли из города. Они придут послушать. Вы расскажете им, что там на фронте, да что там делается, да о себе что, да они все будут спрашивать, да будешь отвечать… Это редко кто нам заходит.” Ну ладно, на самом деле так и есть.
Зажгли лучину, лампа уже кончила коптить – кончилась. Такие держали длинные-длинные лучины такие воткнуты в какой-то зажим. Около печки все уселись. “Здрасьте” – “Здрасьте”. Ну, все спросили: как зовут, а почему такое имя, а как правильно сказать. Я говорю: “Лия.” – “Так не так надо. Лилия, может быть?” – Я говорю: “Нет, Лия только.” Ну, в общем, откуда, сколько лет, где я работала, где училась. А потом дальше: что там слышно, да как там, когда нам хлеб прибавят, как наши ребята голодуют; вот, совсем учиться не могут ничего. Вот такая встреча была… Я переночевала, на следующий день уже пошла в Салмозеро.
- Сколько людей было в Тамбичозере?
- Да в деревне порядочно было. Собиралось, наверное, человек 20-30 на посиделки-то на эти. Набилась целая, целая огромная комната у нее. Одна такая большая комната-кухня…
- А школа где находилась?
- А школа маленькая была. Школа была одна учительница. Первый-третий, второй-четвертый. Так занимались, в две смены. Многие дети не учились: одеть не во что было, и есть нечего было.
- Но были одни женщины?
- Да-да. Ну старики там еще были… В Кривцах тоже – дед Михей, где мы жили. Но там были еще – там был сплавной участок. Кто-то хромал сильно, кто-то уже по возрасту не был взят: десяток находился мужчин, таких уже совсем стареньких… Михей меня снаряжал своими дровами. Надо было… Школа уже не обеспечивала, а колхоз лошадь даст – и руби. А Михей меня отправил за этими дровами, научил. Лошадь он мне запряг, сказал за какую вожжу дергать, в какую сторону дергать это все – поехала я, топор он мне дал…
***
Примечание в конце записи:
Директором Колодозерской школы был Мустаев (?) Вас Герасим (?). Школа занималась в две смены, т.к. много было ребят своих – деревенских и детдомовских. В классе по 30 и больше (чел?)
Учителя – женщины. Директор – историк, в армию не взяли из-за болезни позвоночника (ходил в корсете). Имел некоторые странности, свои распоряжения не говорил учителям, а вывешивал на дверях в учительской. Школа имела (неразб) участки, выращивали картофель, овощи. В хоз-ве числилась лошадь, чтобы подвозить дрова в школу и учителям На большой перемене кормили детей (неразб.) Освещение – керосиновые лампы, свечи.